Многие зрители моложе двадцати по поводу подобной ретроспективы покрутят пальцем у виска. Им начало прошлого столетия с его первой мировой — та же непроходимая древность, что и походы Македонского. Только у Македонского на самолетах не летали. С другого бока, зрелищность всяческих баталий мобилизует публику на траты, поэтому режиссеры на поприще современных технологий способны на завоевания мира почище полководцев.

Другое дело, что «Эскадрилья» — не тот случай. Потому что зрелища отсилы на двадцать минут, а все остальное к зрелищу неминуемо прилагается, как связующие звенья, поскольку так надо. И любовь — поскольку так надо, но не вышло по степени драматизма, и прямой коммуникации в общении нет, есть только общий набор наиболее употребительных фраз, в которые нужно верить, но не получается.

И даже не слишком адекватно обозначено на практике уставное-командное «один за всех, все за одного». Непременные фигуры как будто на своих местах, и на позиции выдвигаются в должный момент, но если одаренный режиссер бледного персонажа превратит в «мясо», на натуре — только мясо пушечное, никак не иначе. Между экшеном и остальной лирикой по сценографии взаимодействие вообще нулевое - не «Перл Харбор» ни по времени, ни по мелодраме. Скорее, что-то из Хьюза.

Для сопереживания требуется нечто большее, нежели эффектные съемки красивых пролетов, атак и воздушных дуэлей. Конечно, если с самого начала «основано на реальных событиях», приходится на всякий пожарный ожидать тягомути, но когда весь фильм только ради трех боевых вылетов, а остальное в нагрузку на два часа — это серьезный повод для жалости к себе. То, как поставлены небесные пируэты не оставляет сомнений, что Тони Билл сам — летчик: воздух — его стихия и полет — его песня. Но то, что у него дальше начинается на земле — трагедия ожидания: жизнь прекращается до очередного боя с германским ассом.

Вся картина лежит в одной плоскости, единым первым планом, как у художников до Джотто. Абстрактная схема, где все действующие лица более-менее однозначны и одинаковы, а центральный фигурант размером чуть значительнее остальных. У Тони Билла — значительнее размером экранного времени.

Модель Дольче и Габбана Джеймс Франко после безобразной игры в Тристана с масляными глазами пришел в нужную кондицию, и снова со времени киношной реконструкции «Великого рейда» (про вторую мировую), примерил военную форму. Наверное, ему суждено переиграть всех воителей всех рангов от низшего к высшему, раз уж своей статью он наводит кинематографистов на одну-единственную мысль о подходящем типаже.

Франко в униформе — не единственное клише, как спешит заверить режиссер. Он нашпиговал мыслимыми и немыслимыми штампами весь фильм сверху донизу, и включил в него повторы повторов из прошлого кино-собрания сочинений. Кто-то строил планы на будущее, собирался долго жить, а назавтра приказал долго жить, как полагается. Другой застрелился в горящем самолете. Третий «мачист» до неприличия, сам асс, и воюет только с ассами — понятно, что с ним будет.

Непонятно, при чем тут ручной лев, и зачем его тогда вывели из сценария — уж пусть бы лизал руки кому-нибудь другому. Девушка — сама сирота и воспитывает сирот. Главный герой — тоже сирота, потому и камикадзе. Другой его коллега везде таскает с собой фотокарточку невесты — опять ясно, что если в доме будет играть свадебная музыка, он ее уже не услышит.

Вот только слезы на глаза не наворачиваются, потому что «За Родину! За Сталина!» — это спонтанное движение человеческой души, а не сочувствие юнцам-кондотьерам, которые ввязались в не свое дело, не понимая, что детское время истекло. У них просто плохое воображение. «Нужно стать мужиком», «умереть вовремя», «запомни меня таким» — но в течение шести недель умереть действительно придется по-настоящему, не на площадке для игр, а в театре военных действий, без мифических перспектив.

Мотивация — мальчишеская глупость, но зато у каждого якобы веский повод: отец — раб, хорошее отношение к Франции, бегство от требовательной семьи, темное прошлое. У янки отобрали ранчо, он случайно в тоске и меланхолии забрел в кино и попал на документальную хронику про «Лафайет» — вот предпосылка к действию. И ни слова про интернациональный долг, идейные соображения, гражданскую позицию, что-нибудь действительно разумное и важное для самоопределения и риска. Борьба за освобождение или за амбицию - две большие разницы.

Явственной абсурдистики в сценарии нет, и возникшего раздражения совсем чуть-чуть из-за неналичия ярких образов, отсутствия оголенного нерва и вербальной вымученности. Похоже на китайскую подделку — выглядит точной копией, но пользоваться невозможно. Не работает. Антураж доподлинный, любовно по мелочам реконструированный: летные очки, кожаные куртки, галифе, кукурузники фанерные, к которым не прилагается парашюта, заедающий пулемет, к нему - молоточек, чтобы точные попадания выстукивать. У германской авиации самолетики красные, и не только потому они лучше.

Наглядный учебник по маневрам конкретной специфики режиссером прилагается для досконального изучения и полного осмысления ситуации. А то, что кроме летной техники смотреть нечего, скучно, и никого не жаль — это излишки производства, ничего не значащие детали. Их бы вырезать и оставить цельное, отлично скроенное кино про полеты пионеров авиации с тараном дирижабля и прочими прелестями романтики на двадцать минут. Но чудес не бывает.

Без узурпирования права на истину последней инстанции

Влад Князев
30.10.2006