История российской науки. На пороге краха
Лекция Симона Шноля

Мы публикуем полную стенограмму лекции профессора кафедры биофизики физического факультета МГУ, старшего научного сотрудника Института теоретической и экспериментальной биофизики РАН (в недавнем прошлом более 40 лет - заведующего лабораторией в этом институте), почетного работника высшего профессионального образования Российской Федерации Симона Шноля.

Симон Эльевич Шноль – легендарная фигура отечественной науки, замечательный рассказчик, глубокий историк советской науки, человек безупречной гражданской позиции, потрясающей эрудиции и научной смелости, автор книг по истории науки - «Герои и злодеи российской науки» (1997), «Герои, злодеи, конформисты российской науки» (2001), на него, как многие читатели помнят, не раз ссылался в своей книге «Зубр» Даниил Гранин.

Лекция на связке между историей и современной ситуацией получилась вынужденной, в условиях, когда нельзя молчать. Сейчас на фоне роста денег в стране и, вроде бы, научного бюджета, в российской науке происходят вещи не менее страшные, чем в различные сложные для науки периоды истории прошлого века. Если в 90-х ситуация была ужасной, но при этом очевидно кризисной, то есть временной, то сейчас, когда, казалось бы, финансовая сторона дела налаживается, принимаются решения, которые разрывают все-таки еще пульсирующую связь с великой наукой, родившейся в конце позапрошлого века. Сейчас наука переживает не локальный кризис, а опасность прекращения жизни более чем 100-летней культурной и общественной институции. Если это случится, любых денег будет мало для создания чего-то стоящего.

Симон Шноль выступает как раз от имени этой традиции. Он не знает и не очень интересуется политической и административной кухней, которая сейчас существует вокруг научных бюджетов. Тема его лекции - Россия и ее наука в истории, глупое и ответственное, моральное и злодейское в этой истории.
Лекция

Уважаемые коллеги, я нахожусь в понятном вам смущении, и мне надо некоторое время, чтобы из этого состояния выйти. Я должен вам себя представить в том качестве, которое мне кажется важным. Я – из последнего поколения студентов Московского университета, кто успел получить некоторое образование до 1948 г. Я это говорю не с тем чтобы подчеркнуть свою древность, а с тем чтобы сказать вам, что я успел (так получилось) застать состояние нашей науки в особом, высоком качестве. Все знают, что в 1948 г. серией мероприятий, совершаемых в нашем государстве, погибла великая биология в нашей стране. А вот я успел увидеть, услышать лекции тех, кто составлял славу нашего отечества, и я пережил, как ясно, те 16 лет, которые последовали после 1948 г., до того как вновь официально начала возрождаться наша наука.

Вот это древнее качество заставляет меня задуматься в целом в той ситуации, в которой мы сейчас оказались (которая не лучше), о движениях, о смысле. Я боюсь высоких слов, но не настолько, чтобы не сказать (потому что это сейчас всюду обсуждается), а чтобы могло быть для нашей великой страны тем, что называется «национальная идея». У нас сейчас по этому поводу в стране будут разные мероприятия. Мы дожили до состояния, когда численность нашего населения падает. Недавно наш президент нашел замечательное слово – уровень «коренного населения» падает. Наука падает и ищет всякие способы не возобновляться.

Я ведь остался в Советском Союзе, и все-таки нам было не плохо жить - мы имели высокие идеи. Они все нарушались расстрелами, арестами, но у нас были высокие идеи, а потом их не осталось. Осталась идея рыночной экономики, чрезвычайное расслоение общества. И у большинства молодых людей, с которыми я имею дело, будучи преподавателем Московского Университета более 50 лет, не осталось общих идей – ради чего.

Есть два вида памяти, как всем ясно (я не претендую на оригинальные слова), – генетическая память и культурная. И то, и то – памяти. Генетическая – это значит размножение в поколениях и передача традиций семьи. У нас этого нет, у нас 8 из 10 образующихся семей распадаются, у нас меньше одного ребенка на семью. Это чрезвычайные потери, все об этом знают, сейчас сделаны какие-то шаги. Но вторая память – память связи поколений, преемственных связей культуры и мысли, интеллектуальных – здесь еще хуже. Мы дожили до состояния, когда слова, что вы занимаетесь научной деятельностью, вызывают усмешку, когда в Государственной Думе очень авторитетному человеку серьезно задают вопрос: «А нужна ли вам (т.е. им) ваша биохимия?» Когда такая ситуация в обществе, когда престиж интеллектуальной жизни в целом (не только экспериментальной науки) резко упал, чрезвычайно тревожна в общем судьба страны. Причем настолько, что ее пока можно представить только очень мрачно.

Размышляя о том, как это все произошло, я волей-неволей занимался науками, историей науки. И в 1895 г. Христофор Семенович Леденцов, богатейший в те годы человек, с колоссальным состоянием, впрочем, сын очень неплохого отца, который дал ему возможность обучаться за границей, в Париже и т.д., написал и опубликовал удивительные слова. Я не буду подглядывать в текст, я примерно цитирую: «Истинным способом достижения всеобщего счастья и благосостояния является развитие науки». Это говорит купец Х.С. Леденцов и завещает все свое колоссальное состояние для поддержки научных исследований. Он не вполне знал, как это завещание воплотить, как его сделать. Ему помогл замечательный человек - Максим Максимович Ковалевский.

М.М. Ковалевский сказал, что есть такой способ – создать экспертный совет. (Я недалеко ухожу от современности, я говорю то, что мне важно для мысли сейчас). И пусть этот совет распоряжается вашим колоссальным состоянием так, чтобы обеспечивать научную деятельность тем, кто этого достоин. А определять, кто достоин, будут авторитетные люди. И обеспечивать эту научную деятельность не в конце долгого научного пути, а в самом расцвете ученого. В нашей стране было два одинаковых или почти одинаковых по финансам вклада в науку. Один всем известен – это Нобелевские премии, наш российский промышленник Нобель оставил, что дальше – все знают, для тех, кто уже получил великие результаты, кончил, на самом деле, свою научную жизнь, премию. И мы с придыханием говорим об этом колоссальном событии, как будто у нас нет другого объекта для гордости.

Христофор Семенович по совету Ковалевского решил, что так нельзя. Когда жизнь кончена – к чему эти деньги? А какая сложная задача – определить, кого же поддержать! И могут это делать только совершенно бескорыстные экспертные советы. Многим, может быть, понятен их выбор. К сожалению, Христофор Семенович предвидел свою близкую смерть, он умер в 1907 г., и это все было после него, по его завещанию. Во главе экспертного совета после его смерти был Николай Алексеевич Умов. Это был чрезвычайно ясный всем, благородный человек высочайшего научного уровня. Его усилиями возникло высокое научное качество экспертного совета.

Христофор Семенович имел еще одно удивительное свойство, отразившееся в завещании, которое, мне кажется, должны знать его потомки. Он просил не упоминать его имя. Если цель Нобеля была в том, чтобы всегда и всюду посмертно звучало его имя, то тут - чтобы никто и не знал. Собравшийся после смерти Леденцова совет постановил нарушить волю покойного. Это бывает очень редко. И, постановив нарушить, назвать это общество Леденцовским, капитал Леденцова, имя сохранилось. А то мы бы так и не узнали, было бы «лицо, пожелавшее остаться неизвестным».

Мы обязаны Леденцову сохранением науки в страшный период перехода от России к Советскому Союзу. На его деньги были созданы основные учреждения того, что стало затем Академией Наук СССР, о чем все забыли. В наших энциклопедиях этого не сказано, сказано «благотворительное общество». Более того, капитал его был конфискован, и все это прекратилось. Я это рассказываю потому, что само движение чувств, ума и направления купца Леденцова характеризовало чрезвычайное эмоциональное движение в нашем обществе на грани XIX и XX вв. Это то же самое движение, которое колоссального богача, генерала А.Л. Шанявского заставило отдать все свое состояние на создание университета. Вот тут есть представители этого теперешнего Российского Государственного Гуманитарного Университета, который находится в том же доме. И все это – удивительное движение, которое привело к тому, что за 10-15 лет до начала кошмарной Первой мировой войны наша научная мысль сделала колоссальный скачок. Если бы только мы спокойно развивались, если бы не было Мировой войны, мы были бы богатейшей великой страной, не только потому что мы называем ее великой, а по всем своим признакам.

Эта страна погибла в 1929 г. Я это говорю с полной ясностью. Страна в самом деле погибла, но она была такой великой, что она могла еще существовать долгие годы, когда потом, уже совсем на нашей памяти, без войн и революций, погибла, распалась. Погибла она в 1929 г., потому что после того как в 1922-1923 гг. партия большевиков расправилась с гуманитарной частью науки, в 1929 г. энтузиасты естественных наук попали под контроль странного термина, клейма, которое назывались «меньшевиствующий идеализм», и пошло уничтожение естественных наук. Я в каждом тезисе мог бы это развивать, я этого делать не буду, полагаясь на то, что у вас возникают правильные ассоциации.

В 1929 г. на поверхность вышел Лысенко. В 1929 г. из Московского университета по доносам и протестам студентов (рабфаковцев) был изгнан великий человек С.С. Четвериков за то, что его лекции были непонятны. Он был арестован, сослан, и это 1929 г. В 1930 г. из Московского университета фактически был изгнан величайший человек ХХ в. – Н.К. Кольцов. В 1930 г. началось нынешнее деление на факультеты, был основан наш биологический факультет. Но уже был вынут стержень той науки, которая давала стране основания называться великой. Но мы все равно живы, и мы еще что-то потом смогли сделать.

Эта история имеет еще один ключевой ужасный пункт. 6 августа 1940 г. В этот день был арестован величайший человек планеты Н.И. Вавилов. Вот раз страна погибла, два погибла, и больше не может жить на свете страна, в которой убивают Вавиловых, не бывает этого. Обязательно наступает распад и раскаяние. А мы еще жили, мы, студенты, не знали. Я, окончивший биофак в то время, не знал про Н.И Вавилова, я не знал имени Кольцова, я ничего этого не знал. Но я получил колоссальное наследство от своих учителей – непосредственных учеников Кольцова и этой школы. Я их еще помню, они еще во мне, и я перед вами в этом качестве.

В 1948 г…. эту историю все знают, есть чрезвычайно ценные по документальному материалу книги В.Н. Сойфера «Власть и наука» и др. - и в этих книгах, кроме этого замечательного материала, есть концепция, которая для меня непереносима. Она относится к его критике Вавилова. Ужасная критика, неверная, но не будем здесь останавливаться. В 1948 г. сессия ВАСХНИИЛ кончилась 6 августа. 13 августа был приказ министра высшего образования об увольнении из всех учреждений, учебных и научных, более 3 тыс. биологов разных оттенков. Слова «ген» и «хромосома» считались политическим преступлением. По нашим тетрадям (а я продолжал еще учиться осенью 1948 г.) летали мутантные мухи, которых дрозофилы вытряхнули из стаканчиков, и они, голодные, умирали у нас на тетрадях.

Это мракобесие, как нам казалось, год – и все пройдет, но оно продлилось 16 лет. 16 лет не было возможности заниматься свободной наукой. В 50-е гг. несколько человек, в основном физики, ведомые, может быть (я не могу распределять эти роли), И.Е. Таммом, П.Л. Капицей, Н.Н. Семеновым и святейшим (я это слово подчеркиваю) ректором Московского университета И.Г.Петровским, собрались и думали, что делать. На биофаке сделать ничего нельзя. Ни в одном месте ни одному живому человеку, знающему науку, современную биологию, продвинуться нельзя. Во всем мире идет колоссальное развитие, в 1953 г. опубликована статья Уотсона и Крика о структуре ДНК, все это все знают.

А что делать? И тогда были сделаны два мероприятия. Одно – создать на физическом факультете Московского университета кафедру биофизики, чтобы там, вдали от истинных биологов тех лет, лысенковских, развивать науку.

А второе – создать вдали от Москвы специальный научный центр, Пущинский научный центр, который мы с Дмитрием Петровичем Харакозом здесь представляем. Создать такой научный центр, чтобы можно было свободно заниматься современной наукой и, может быть, ликвидировать ужасное отставание. Научный центр был постановлен 50 лет назад, в 1956 г. Создан он был только в 1961 г. - последнее, что сделал Советский Союз, замечательный город в лучшем на земле месте со свободным развитием мысли, дружеским молодым составом. А в 1964 г. 18 октября был низложен Хрущев, и тут же фактически был низложен Лысенко. Келдыш создал комиссию, в которой была показана полная вздорность того, что говорил Трофим Денисович, это было даже весело читать нам, кто мог смеяться.

И смысл существования научного центра сильно ослаб. Теперь стало возможным заниматься глубокой наукой в разных местах: в Москве, Ленинграде, Свердловске, Кишиневе, Ташкенте, Тбилиси – я называю эти города специально, потому что был единый Союз, и колоссальным нашим богатством было дружеское общение народов. Того безобразия, которое сейчас происходит, в голову не могло придти, чтобы можно было смотреть на форму носа и определять уровень научного контакта. Это все в советское время, это то, что мы осуждаем. Можно что угодно говорить, но мы имели государственную поддержку, и можно было пожаловаться в отдел науки ЦК КПСС, сказать: «Да что же делается! Интересы Родины требуют, а вы…». И было кому услышать.

Вы догадываетесь, что я перехожу к современности. После того как распалась наша великая страна, которую многие мои ровесники оплакивают (и не только мои), наверно, и помоложе тоже, молодые реформаторы, исследовав состояние науки в нашей стране, пришли к выводу, что состояние очень плохое. Они были правы, конечно, очень плохое. Они не поняли, что мы находимся на колоссальной экспоненте, мы резко возрождаемся. Уже в 1965 г. по идее Тимофеева-Ресовского пошли зимние школы по молекулярной биологии, а Тимофеев это начал на Урале еще в 1956 г., к нему мы ездили, кто тогда был.

Началось чрезвычайное возрождение. Мы дошли до того, что за несколько лет наше отставание в генетике, молекулярной биологии стало почти незаметным. А реформаторы поняли, что у нас очень низкая продуктивность, и после поездки по США, когда они посмотрели, как там организована наука и как у нас, пришли к замечательному выводу – у нас непродуктивная работа. Мы мало публикуем, на нас мало ссылаются. Тем более, что нам, в основном, было запрещено публиковать на английском языке, мы писали (а я и продолжаю это делать) по-русски. И зачем на этот дикий язык обращать внимание зарубежным читателям-научным деятелям? Значит, мы такие отсталые, такие непродуктивные, и, оказывается, по подсчету Салтыкова и Гайдара тогда (не забуду я им этого подсчета!) – 7 из 10 лишних!

Конечно, это объяснялось тем, что у нас не было денег, у нас не было Леденцова, у нас было забыто все это, и еще не было этого класса богатых людей, который сейчас будто бы есть, хотя это почти для нас незаметно. Идея, что у нас 7 из 10 лишних, – эта идея не забыта. А то, что мы продержались в наших научных учреждениях все эти ужасные годы, сохранив потенциал, что мы продолжали учить, кого могли, что у нас, конечно, уехали замечательные люди...

Из нашей лаборатории (мы с Харакозом представляем одну лабораторию, он теперь мой начальник). 43 года была лаборатория в Пущино, 42 я был, теперь 43 – с Димой. Из нашей лаборатории вышел 21 доктор, это называется «школа». Но грант «научная школа» нам однажды дали, когда я не просил, а потом опомнились и сняли, потому что «что это за школа? Кто он такой? И какой у него индекс цитирования?» - у меня он неплохой, но неважно. «А импакт-фактор?» – это характеристика журнала, в котором вы пишите свои статьи. Если это журнал рыночный, в который рвутся тысячи людей, рвут друг друга, если это “Nature”, то вы имеете высокий ранг. А если вы просто так публикуете глубочайшую статью, не в таком журнале, куда все рвутся по рыночным соображениям, – у журнала, а соответственно и у вас, низкий импакт-фактор.

В холодных, не отапливаемых учреждениях, когда научные институты страны оказались в ужасном неплатежеспособном состоянии за отопление, электричество, и никакого снабжения реактивами, мы продолжали делать неплохие работы. Мы продолжали работать так, что в расчете на единицу затрат мы оказались (вот этого никто не считает!) в 100 раз эффективнее американцев! Рыночная экономика? Посчитайте, сколько мы потратили денег и сколько получили глубоких работ – в 100 раз лучше!

Это делали люди без зарплаты, голодные, пока не появился странный человек, которого наши правители, которые ничего не смыслят, не понимают, называют его всякими словами, - это Сорос. Вдруг он дал возможность нормальным научным людям получить (смешно сейчас говорить) по 500 долларов. Я хорошо помню, что значили 500 долларов, когда мы вдруг их получили. А потом были введены в духе меценатов, от которых мы отвыкли, соросовские стипендии. Чем они были замечательны? Тем, что они присуждались по отзывам студентов. Это были не экспертные советы, не люди, у которых были конкурентные соображения, это - по отзывам. Соросовское движение было замечательно тем, что оно, оказывается, вошло в наш самый стиль, и Сорос это говорил, потом он удивился, он не ожидал.

Мы кто? Мы – российские интеллигенты. Это что такое? Это значит, что мы в независимости от платы за лекции идем в школы, делаем олимпиады, заочные школы. К чему это все? Это наше внутреннее содержание. И Сорос был потрясен, он думал, что он это нам вносит, а он только-только поддержал то, что у нас было. Когда по всей стране от Магадана, Пскова, откуда хотите, по всей стране разъезжали бригады профессоров и читали лекции школьникам, когда учителя получали из первых рук самую высокую науку – это было замечательно.

Но наша Дума решила, что, наверное, он шпион, он ведь узнает наши тайны. А тайны наши были – только наше состояние, а это лучше скрывать. Теперь этого уже нет, мы с этим расправились! Это хорошо! Но мы уже встали отчасти на ноги. Отчасти. В чем состоит эта часть? В том, что, на самом деле, интеллектуальный, генетический потенциал страны неистребим. Сейчас замечательные студенты. У меня опыт 50 лет, я смотрю, сейчас прекрасные студенты, умные и любознательные. Только они уже рыночные, они уже знают, что потом будет. Мы еще есть, еще есть, кому учить. А когда мы их научим, куда они денутся? И что их ждет? Их ждет нищета, в основном. Они будут получать колоссальную зарплату – до 2 тыс.! 2 тыс. зарплаты в нашем масштабе, плата за койку в общежитии – 700- 800 рублей, проезд на автобусе из Пущино и обратно – 250 рублей. И это мы имеем «надежду страны»!

А если это молодая семья? (Это я первую генетическую память затронул.) А если нечаянно родился ребенок? Что делать? Один выход – уезжать. И мы сами пишем им рекомендации, знакомым и незнакомым, в Америку, в Японию, в Швецию, и радуемся их успехам там. Радуемся и знаем, что многие из них (а это странное российское свойство) с душевной ущемленностью хотят обратно. И приезжают, посмотрят и в слезах уезжают. Нельзя здесь жить. Нельзя, чтобы семья молодая получала жилье по цене 2 тыс. долларов за квадратный метр. Это значит, что на протяжении всей жизни, например, 50 лет активной жизни человек может заработать на целую однокомнатную квартиру без семьи, без всех основ, это называется демографический кризис. Так жить нельзя.

И вот на этом фоне есть какие-то пособия. Я знаю, что Салтыков придумал РФФИ и гранты, но это жалкое пособие, на которое толком работать нельзя. Но и оно дается так, что лучше и не просить. На оригинальные работы дать не могут, и там очень сложные связи. Там нет принятой в цивилизованных странах частой смены экспертных советов, там все это связано воедино, единой системой. А потом даже у академиков (я их сейчас в первый раз упомяну) замечательная идея: «Зачем мельчить? Не надо мельчить! Давайте сделаем небольшое число грантов и не будем их мельчить! И дадим их, ну, конечно, выдающимся людям, академикам и дадим». Полная потеря здравого смысла.

Министерство решило взять это в свои руки на том же «глубоком» уровне понимания предмета. Вот сейчас, в эти годы и в эти месяцы, начинается попытка улучшить состояние не вообще науки, а фундамента страны, на самом деле. Мы же погибнем! Мы дожили до такого состояния, что некому будет читать и понимать чужие работы. Это поразительная вещь! Мы уже очень близки к этому! Ну, вот хорошо Марина Аствацатурян у нас тут есть. Она нам рассказывают по «Эху Москвы» новости в передаче «Гранит науки». Это же веселая вещь! Нам же надо, чтобы мы понимали, что делается на земле, – как минимум, и умели бы делать! Наши молодые там умеют.

Я неправильно говорю «молодые», это потому, что я старый. Середина возраста! Дмитрий Петрович Харакоз это в прошлый раз говорил, кажется, - середина возраста! У нас есть молодые студенты-магистранты, аспиранты и мы - старики. Вся середина вынута, неужели, правительство этого не понимает? Путин не понимает, я слышал его речи – он не знает! Министры не понимают, и когда нам Путин, высокочтимый президент, обещает сделать зарплату 6 тыс. долларов – забыл, неважно, потому что фантастически – и думает, что это произошло. На собрании Московского университета говорил: «Ну, хорошо, мы же вам повысили зарплату…» И никого не нашлось в актовом зале Московского университета, кто бы сказал: «Нет, вы нам не повысили!» Все промолчали и даже аплодировали. Осталась нищета всех слоев. Я-то профессор и прочее, два профессора в нашем семействе, мы концы с концами сводим, остальные-то не могут. Я не об этом.

Я о том, что нет понимания. И, наконец, министерство два года как решило радикально реорганизовать нашу науку, пользуясь теми же критериями: индекс цитирования и импакт-фактор. И семь лишних! Ну, семь они не посмели сказать, они сказали, что надо постепенно, постепенно все неработоспособное отсекать. Кто эти неработоспособные? Кто эти непродуктивные люди? Это как раз ветераны, которые продержались все тяжелые годы.

В Пущинском научном центре замечательная жизнь. Восемь минут от любого дома до лаборатории, ну, десять, кто с какой скоростью ходит. Лучшее место на земле. Нищие лаборатории, которые работают обычно; процветающие лаборатории, которые работают на зарубежных контактах; совсем небольшое число лабораторий, работающих с промышленниками. Работы глубокие. Замечательный директор первого и главного института в Пущинском научном центре, в Институте биофизики – Г.М. Франк неоднократно и регулярно цитировал Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты». А это глубокая наука. Это нужно год за годом пробивать какие-то тяжелые вещи, искать решения, особенно тяжелы эксперименты. Глубокие люди не получают гранты, потому что они нерыночные, они заняты глубокими проблемами – это то, что является характерной чертой прошлой отечественной науки. Глубокие люди могут думать долго, и быть нелюдимыми, и ходить молча, и не быть общительными, все может быть с ними. А тут возникла замечательная идея убрать «лишних».

В нашем Институте, в фундаменте нашего научного центра, произошло два события подряд, замечательных события. В конце мая – начале июня мощная академическая всесторонняя комиссия исследовала все лаборатории во главе с академиком Власовым. И 1 июня был ученый совет, на котором сообщили: «У вас великолепный институт! Ваши достижения поразительны! Кто бы мог подумать!» - и были аплодисменты. 2 июня был опубликован приказ о сокращении 100 человек из 500, их выгнали фактически на улицу. У нас теперь Институт экспериментальной и теоретической биофизики без мастерских! Конечно, у нас было мало заказов и мало денег. Хуже, люди с малым индексом цитирования – плохие люди. Никто не смотрел их действительное качество, только по математическим оценкам: импакт-фактор и индекс цитирования.

Я приведу вам только один пример и хочу, чтобы он остался в протоколе. В 1980 г. Ленинскую премию получили пять человек: Б.П. Белоусов посмертно, Толя Жаботинский из нашей лаборатории, А.Н. Заикин из нашей лаборатории, Г.Р. Иваницкий и В.И. Кринский. За что? За многим известную химическую колебательную реакцию, открытую Б.П. Белоусовым и исследованную потом Жаботинским и др. Заикин сделал там принципиальнейший шаг. Он получил Ленинскую премию потому, что он показал, как в этой колебательной реакции идут волны. И весь мир знает эту реакцию, все знают картины Заикина, все знают, что он там сделал.

Его сейчас уволили за непродуктивность. А он в глубочайшем напряжении работал над фундаментальными проблемами термодинамики. Может, он ошибался, ведь у нас и Эйнштейн 30 лет ошибался, работая над теорией, которая не получалась. Наверное, и Заикин ошибался, пытаясь пробить что-то, а оно у него не пробивалось. А он сидел и мыслил. Он прекрасный, хорошо образованный физик. Его не сразу уволили. Ему сказали: «У тебя нет продукции!» А он не знал, что «нужно продукцию», он спокойно работал, как раньше. Если бы ему сказали, мы быстро с ним вместе написали бы чего-нибудь. Он мыслил. Ему сказали: «Тогда мы тебя переведем на четверть ставки, на полставки». Он обиделся и ушел. Теперь сидит лауреат Ленинской премии дома, Институт потерял колоссально.

Мы не молчим, и я не молчу, мы пишем. Мы написали большое письмо президенту Путину, и, поскольку он нам не ответил, а у него огромный аппарат, я публично говорю: нехорошо не отвечать нам на письма. Нехорошо не отвечать на письма, посвященные благу страны. Мы не о себе писали. Мы говорили, что так подрывается наука, так подрывается основа страны. Мы написали и в другие места, мы не получили ответов, потому что министр Фурсенко и сам знает, как надо с нами обращаться.

Итак, к чему я это вам все. Мы еще живы, не только наше поколение, но еще какой-то слой. Вот у меня есть наследник – Харакоз, он еще сколько-то продержится, еще что-то есть. Но ведь середины нет! Студенты, аспиранты уезжают. Так жить нельзя. Я раскочегарился, даже бы так сказал, Отечество в опасности! Оно на самом деле в опасности, если только это положение не исправить. Давайте считать, что я сделал вводное слово. А хотите чего-то спросить – спросите.