Сейчас стало очевидным, что у России была история, а не набор беллетризированных экшенов, мобилизованных и призванных доказать чью-либо правоту. Даже целую комиссию создали для преодоления этой фальсификации, дабы отделять пшеницу фактов от плевел вымысла. Другое дело, что именно про эту комиссию пророчествовал Грибоедов: «А судьи, кто?» и «Что за комиссия, Создатель?». Но мыслящий россиянин сам должен разобраться, где сказка, где ложь, а где намек.
Нобелевский лауреат Борис Пастернак, так и сказал о «Вавиче»: «Лучшее, что написано когда-либо о 1905 годе. Какой стыд, что никто не знает эту книгу». Пастернак знал, что говорил, ведь завязка его «Живаго» имеет самое непосредственное отношение к первой русской революции.
В чем же отличие «Виктора Вавича» от, скажем, «Любви к электричеству» недавно скончавшегося Аксенова? В том, что Житков — непосредственный и активный участник событий, абсолютно не романтизирует революцию. Жизнь романтизирует, даже бытовые мелочи. А вот революцию нет. Революционеры у него - молодые люди на велосипедах, с кличками более подобающие собакам или американским актерам. Они с шейлоковским расчетом знают, сколько фунтов человеческого мяса нужно революции. Околоточный Вавич по сравнению с ними рефлектирующий эмо. Это некие призрачные разведчики грядущей перманентной диктатуры красного менеджмента.
А вот рядовой участник, что называется «солдат революции», Филипп Васильев. Про таких Высоцкий пел: «А получал я всегда сколько надо и плюс премию каждый квартал». Кстати, квалифицированный рабочий получал в то время больше чем армейский поручик. Не беспросветная бедность, угнетение и эксплуатация толкают Васильева на тропу революции. А пустячок. Не признал мастер его токарного таланта, нехорошее подумал, что на надбавку к жалованию парень набивается. Одним врагом системы больше. Или Санька и прочие революционные тинейджеры. Для них революция это прежде всего приключение и вызов рутине.
Собственно тот же зов амбиций толкает Виктора Вавича в стан сатрапов реакции. Вроде армейская карьера складывается удачно, если не считать того, что до офицерского чина три года учебы, а там Богом забытый гарнизон и 18 рублей в месяц. Иное дело МВД, чин тут же, казенная квартира, а 18 рублей можно за раз в ресторации оставить. А главное причастность к большому и чистому контрреволюционному проекту. Правда то, что он увидит за фасадом проекта, все эти «рыцарские» методы белого менеджмента с крамольниками, будут достаточно страшны и грязны. Но это будет потом.
Собственно сатрапов как таковых на страницах романа нет. Кроме, пожалуй, провокатора и упыря Грачека. Но и он не сатрап, а взбесившийся от крови лакей. Остальные люди как люди, разделенные ниоткуда возникшей стеной. Повернись жизнь по другому ,они так бы ходили друг другу в гости и пили чай. Интеллигентная барышня Настя все равно бы не могла жить с токарем Филиппом. Потому что ни какая революция и классовая солидарность не может преодолеть судьбу. Зато из Васильева вполне бы мог выйти российский Мартин Иден.. А вот у Тайки и флейтиста Израэльсона и так бы все получилось, без всякой революции.
«Вавича» можно назвать книгой трудной судьбы. В чем-то схожей с судьбой «Мастера и Маргариты». Через три года после смерти автора в 1941 году, стараниями его друзей супругов Чуковских, «Вавича» издали. Только что изданная книга была уничтожена по распоряжению Фадеева. Первый секретарь СП усмотрел в книге Житкова отсутствие пользы: «Эта книга, написанная очень талантливым человеком, изобилующая рядом прекрасных психологических наблюдений и картин предреволюционного быта, страдает двумя крупнейшими недостатками, которые мешают ей увидеть свет, особенно в наши дни: 1. Ее основной персонаж, Виктор Вавич, жизнеописание которого сильно окрашивает всю книгу, - глупый карьерист и жалкая и страшная душонка, а это, в соединении с описанием полицейских управлений, охранки, предательства, делает всю книгу очень не импонирующей переживаемым нами событиям. Такая книга просто не полезна в наши дни.
2. У автора нет ясной позиции в отношении к партиям дореволюционного подполья. Социал-демократии он не понимает, эсерствующих и анархиствующих - идеализирует».
В перестройку, когда какого только хлама, не доставали с полок и прочих загашников, книгу не печатали примерно по тем же причинам, но теперь было полезно, обличать преступления революционеров и идеализировать Фандориных в голубых мундирах.
Житкова знают как писателя детского. Читая «Вавича», задумываешься, а в чем же прелесть книги. Наверное в том, что взрослая книга написана детским языком.
«Городовой снял шапку, и на морозе она дымилась у него на ладони, как горшок с кашей...».

Очень сложная книга. Она нелегко читается сама по себе, но вам еще придется продираться сквозь сюжет, чтобы понять, о чем те или иные строки. Так много недосказанности или деликатного умолчания, что иные места я перечитывала по несколько раз, не понимая прочитанного. И тем не менее, произведение не оставит равнодушным того, кто его осилит. Массовый психоз, охвативший население России начала XX века передан так умело, что вы буквально физически чувствуете вокруг себя атмосферу истерии. Российская молодежь не одно десятилетие была опасно и заразно больна политикой, стремлением создать идеальную власть. Кто-то выбирал для этого терроризм, кто-то - революцию (хотя я и не уверена, что террор и революция - вещи разные), кто-то реформы (увы, их было совсем маленькое меньшинство). Утопизм всегда был свойственен загадочной русской душе. Все или ничего. И в этом круговороте безумных декораций затерялось несчетное количество погубленных жизней. «Содом и Помпея» - так сказал герой книги, но в итоге получилось очень точное и меткое определение, данное Житковым, но спрятанное за неграмотностью героя.
И еще хочу отметить сочность языка, которым написана книга.
"Солнечный день валил через город. В полдень разомлели пустые улицы. У Вавичей во дворе шевельнет ветер солому и бросит - лень поднять. Щенок положил морду в лапы и скулит от скуки. Дрыгнет ногой, поднимет пыль. Лень ей лететь, лень садиться, и висит она в воздухе сонным золотом, жмурится на солнце."